Нерв(Смерть на ипподроме) - Страница 57

Оператор за камерой поднял большой палец, и красный глазок потух.

Кемп-Лоур повернулся ко мне и сказал:

– Ну вот и все. Теперь мы не в эфире.

– Спасибо, Морис, – воскликнул я, тщательно состраивая последнюю теплую улыбку. – Выиграть большие скачки и заключить победу телевизионным интервью с вами – всё, что мне нужно. Я на седьмом небе. Я так благодарен вам, спасибо. – Я тоже всунул пальцы в его раны.

Он взглянул на меня, выработанная привычка очаровывать боролась с бушевавшей злостью и все-таки победила. Он повернулся и пошел, волоча за собой черный шнур микрофона.

Невозможно сказать, кто из нас больше ненавидел другого.

15

Я появился на пороге Джоанны в жалком виде. Сначала я привез на такси Тик-Тока и его сногсшибательную девушку в скучный «Белый медведь», по моему мнению, там на стоянке должен был стоять брошенный «мини-купер». Конечно, Кемп-Лоур приехал в «Белый медведь» на своей машине, но воспользовался «мини-купером» для задуманной экспедиции в пустующую конюшню и, вернувшись, пересел в свою машину. И все же я вздохнул с облегчением, когда мы нашли на стоянке нашу малютку в полном порядке.

Шуточки Тик-Тока насчет моего неуважения к коллективной собственности сразу же прекратились, когда он нашел в машине мои часы, бумажник и другие вещи из карманов, и вдобавок на заднем сиденье – пиджак, пальто и обрывки белой нейлоновой веревки.

– Что за чертовщина, – медленно проговорил он, – зачем вы оставили тут машину? Почему вы бросили в машине часы, деньги, пальто? Удивительно, что их не украли.

– Виноват северо-восточный ветер, – торжественно произнес я. – Знаете, луна тоже. Когда дует северо-восточный ветер, со мной вечно происходят дурацкие штуки.

– Северо-восточный ветер – любовник моей тети, – усмехнулся Тик-Ток, собрал вещи и перенес в такси. Потом он переложил всю мелочь назад в карманы моих брюк и надел мне на затянутую в перчатку руку часы.

– Дурачьте кого-нибудь еще, дружище, – сказал он, – весь день вы выглядели будто мертвец, вставший ненадолго из гроба… Тут что-то связано с вашим мучителем… и новые перчатки… вы обычно вообще их не носите. Что случилось?

– Продолжайте работать над этой версией, – любезно посоветовал я. – Конечно, если вам больше нечем заняться. – Я поглядел на его маленькую джазовую болельщицу, он засмеялся, махнул рукой и пошел усаживать ее в «мини-купер».

Водитель такси встретил меня в прекрасном настроении, он поставил на трех победителей и выиграл кучу денег, он даже не ворчал, что мы заехали еще и в «Белый медведь». Когда я, расплачиваясь, дал ему хорошие чаевые, он спросил:

– Вы тоже поставили на победителя?

– Да, – ответил я. – На Темплейта.

– Вот потеха, – продолжал он. – Я тоже поставил на него, когда вы сказали; не надо верить всему, что слышишь. Вы были совершенно правы, разве нет? Этот парень, Финн, совсем не конченый, у него еще много впереди. Он чертовски провел скачку. Я уверен, он мне еще вернет проигранное. Со временем. – Он аккуратно уложил деньги в бумажник и уехал.

Я глядел вслед красным огонькам отъезжавшей машины и чувствовал себя необыкновенно счастливым и спокойным. Выиграть скачку – само по себе многого стоит, а таксист, не зная, с кем говорит, подарил мне чек британских любителей скачек, теперь меня снова приняли в игру.

Смертельно измученный, я прислонился к дверям Джоанны и позвонил.

Но самые изнурительные двадцать четыре часа моей жизни еще не закончились. Предусмотрительная кузина правильно рассчитала, что я откажусь пойти к врачу, и привела его домой. Когда я вошел, он уже ждал, грубоватый, бесцеремонный шотландец с густыми бровями и тремя бородавками на подбородке.

Я говорил, что не выдержу осмотра и перевязки, но и он, и Джоанна остались глухи к моим настойчивым протестам. Они усадили меня на стул, сняли перчатки, куртку, рубашку отца и нижнюю шерстяную для скачек, которую я не вернул Майку, липкий пластырь с касторовым маслом и, наконец, ссохшиеся от крови повязки с запястий. К концу этой довольно жестокой процедуры комната начала кувыркаться так же, как Аскот, и я позорно скатился со стула на пол, мечтая остаться там навсегда.

Но шотландец поднял меня и снова посадил на стул со словами, что надо держаться и быть мужчиной.

– У вас всего лишь содрана кожа, – сухо заметил он.

Я начал тихонько смеяться, но шотландец был не склонен к шуткам. Он сжал губы так, что задрожали бородавки, и стал расспрашивать, что со мной случилось. Я покачал головой и ничего не сказал. Тогда он перевязал меня и дал обезболивающие таблетки. Они оказались очень эффективными, и когда я добрался до постели Джоанны, то сразу же утонул в благостном сне.

Когда я наконец вынырнул на поверхность около четырех часов дня в воскресенье, она стояла перед мольбертом и тихонько пела. Не ту угловатую, колючую мелодию, с какой выступала на концертах, а кельтскую балладу в минорном ключе, мягкую и печальную. Я лежал с закрытыми глазами и слушал, зная: она тут же замолчит, если увидит, что я проснулся. Прекрасный голос, хотя она пела почти шепотом, результат великолепно натренированных голосовых связок и потрясающего контроля над дыханием. Она чистокровный представитель семьи Финнов, сухо подумал я. Ничего не делает наполовину.

Джоанна закончила балладу и начала другую:

– Я знаю, куда иду, знаю, кто идет рядом со мной, знаю, кого я люблю, но кто знает, за кого я выйду замуж. Говорят, что он злой, а я скажу, он нежный… – Она резко остановилась и произнесла спокойно, но с силой: – Проклятье, проклятье и еще раз проклятье.